Другой род
мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы
слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и
пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где
губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и
круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на
голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер "черт меня побери", как
говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны,
а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в
городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели
тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только
числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко,
воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест,
а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей
место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они
не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках
благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не
заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь - и явился где-нибудь в
конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом,
потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец
толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет
службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином,
хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники
спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя
утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время,
когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец
присоединился к толстым, где встретил почти все знакомые лица: прокурора с
весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так,
как будто бы говорил: "Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то
скажу", - человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера,
низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма
рассудительного и любезного человека, - которые все приветствовали его, как
старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем,
не без приятности. Тут же познакомился он с весьма обходительным и учтивым
помещиком Маниловым и несколько неуклюжим на взгляд Собакевичем, который с
первого раза ему наступил на ногу, сказавши: "Прошу прощения". Тут же ему
всунули карту на вист, которую он принял с таким же вежливым поклоном. Они
сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно
прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию
дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты,
тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию, покрыл нижнею губою
верхнюю и сохранил такое положение во все время игры.

(1)Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту за­жмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. (2)Все было залито светом... (З)Черные фраки мелькали и носились врозь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета. (4)Мужчины здесь, как и везде, бы­ли двух родов: одни тоненькие, которые все увивались возле дам: некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма об­думанно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто бла­говидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же не­брежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как в Петербурге. (5)Другой род муж­чин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. (6)Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посмат­ривали по сторонам, не расставил ли где губернаторский слу­га зеленого стола для виста. (7)Лица у них были полные и круглые, ... волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и креп­кие. (8)Это были почтенные чиновники в городе. (9)Увы! тол­стые умеют лучше обделывать дела свои, нежели тоненькие. (Ю)Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и ненадежно. (Н)Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут крепко и надежно, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят.

(12)Наружного блеска они не любят; у них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать Божия. (13)У тоненького в три года не останется ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь - и явил­ся где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города дере­венька, потом и село со всеми угодьями. (14)Наконец тол­стый, прослуживший Богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается поме­щиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. (15)А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. (16)Нельзя утаить, что почти такого рода размышле­ния занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствие этого было то, что он наконец присое­динился к толстым.

{Н.В. Гоголь)

Сочинение

Проблема обнищания души в угоду стяжательству и каз­нокрадству для нашего общества, увы, притча во языцех. Еще Н.В. Гоголь, изображая «тонких и толстых» чиновни­ков на балу у губернатора, подметил, что ни среди тех, ни среди иных порядочных людей нет. И если «тонкие» все бе­гают и суетятся, то «толстые... никогда не занимают кос­венных мест, ...и уж если сядут где, то сядут крепко и на­дежно, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят». Используя служебное место, «толстые» обзаводятся экипажами, домами и деревеньками, не особо заботясь о чаяниях народа. Чичиков поэтому и присоеди­нился к «толстым», что целью его жизни тоже было нажить состояние любой ценой. Все, что было лучшего у него от природы: ум, сообразительность, предприимчивость, упорст­во в достижении цели, - погибло в афере с мертвыми ду­шами. Но не Чичикова нам жалко, а наш многострадальный

народ, который терпел и терпит до сих пор чиновничью все­дозволенность и безнаказанность.

Позиция автора понятна всем. И меня возмущает неспра­ведливость со стороны власть имущих, когда одним позволе­но все, а другие от этого только страдают. Не зря ведь в на­роде появилась пословица: «Закон - что дышло, куда повернул - туда и вышло». Мы пытаемся строить справед­ливое правовое государство, но пока это не очень получается.

Почти целый век по этому поводу тревожно бьет в набат наша литература. Гоголевскую эстафету подхватил А.П. Че­хов, который не только жил в переломный момент нашей экономики, но и на примере собственной семьи (дед был крестьянином, а отец считал себя купцом) мог наблюдать, как «копейка рубль бережет», но убивает сочувствие, доб­рожелательность, порядочность. Всем известен тот факт, как отец жестоко избил Антошу за разорванные на катке сапоги. В погоне за наживой теряются нежность, ласка, лю­бовь, сострадание.

В рассказе А.П. Чехова «Ионыч» мы видим, как Дмит­рий Ионович Старцев из земского врача, не лишенного ро­мантики и тонко чувствующего не только человеческую боль, но и фальшь, превращается в пухлого, красного, ожи­ревшего барина на тройке, «не человека, а языческого бо­га», как иронизирует над своим героем автор. А все начина­лось с безобидной, на первой взгляд, мечты - иметь собственный экипаж. Ранимый и застенчивый Старцев ста­новится бесцеремонным Ионычем, и случилась с героем эта метаморфоза из-за того, что материальное стало доминиро­вать над духовным.

В пьесе А.П. Чехова «Вишневый сад» тип «новых хозяев жизни» представляет Ермолай Алексеевич Лопахин. На торгах он выкупает заложенное имение Раневских, где его отец был крепостным, чтобы, разбив его на участки, продать землю под дачи и обогатиться. Он испытывает теплые чув­ства к Раневской, влюбленность к Варе, но, движимый иде­ей стяжательства, от этих чувств отказывается. Несчастны

не только Раневские, несчастен Фирс, которого забыли в за­колоченном доме, несчастна Россия, которую отдали в руки таким предпринимателям, как Лопахин. И до сих пор такие Лопахины продолжают «рвать на части» вишневые сады, не заботясь ни о сохранении исторической памяти, ни о семей­ных ценностях, ни о счастье обездоленных и лишенных крова.

Печально наблюдать похожие картины в наше время, но, увы, как это ни парадоксально, до сих пор нами управляют чиновники, под которыми «скорей место затрещит и угнет-ся<...>, а уж они не слетят».

Проблема назначения поэзии

(1)Понятие «плохой» и «хорошей» поэзии принадлежит к наиболее личным, субъективным и, следовательно, вызы­вающим наибольшие споры категориям. (2)Не случайно еще теоретики XVIII века ввели понятие «вкуса» - сложного сочетания знания, умения и интуиции, врожденной талант­ливости.

(З)Прежде всего, необходимо подчеркнуть историческую ограниченность этих определений: то, что представляется «хорошим» с одних исторических позиций, в другую эпоху с другой точки зрения может показаться «плохим». (4)Молодой Тургенев - человек с тонко развитым поэтиче­ским чувством - восхищался Бенедиктовым, Чернышев­ский считал Фета - одного из любимейших поэтов Л.Н. Толстого - образцом бессмыслицы, полагая, что по степени абсурдности с ним можно сопоставить только геометрию Ло­бачевского. (5)Случаи, когда поэзия с одной точки зрения представляется «хорошей», а с другой - «плохой», на-

(6)Чем же это обусловлено? (7)Для того чтобы в этом ра­зобраться, необходимо иметь в виду следующее: мы рас­сматриваем поэзию как некоторый вторичный язык. (8)Однако между художественными языками и первичным, естественным языком есть существенная разница: хорошо говорить на русском языке - это значит правильно гово­рить на нем, то есть говорить в соответствии с определен­ными правилами. (9)Говоря по-русски, мы можем узнать бесконечное количество новых сведений, но русский язык предполагается уже известным нам настолько, что мы пере­стаем его замечать. (Ю)Никаких языковых неожиданностей в нормальном акте говорения не должно быть. (11)В поэзии дело обстоит иначе - самый ее строй информативен и все время должен ощущаться как неавтоматический.

(12)Хорошие стихи, стихи, несущие поэтическую инфор­мацию, - это стихи, в которых все элементы ожидаемы и неожиданны одновременно. (13)Нарушение первого принци­па сделает текст бессмысленным, второго - тривиальным. (14)Выполнять функцию «хороших стихов» в той или иной системе культуры могут лишь тексты высоко для нее ин­формативные. (15)А это подразумевает конфликт с чита­тельским ожиданием, напряжение, борьбу и в конечном итоге навязывание читателю какой-то более значимой, чем привычная, художественной системы. (16)Но, побеждая чи­тателя, писатель берет на себя обязательство идти дальше. (17)Победившее новаторство превращается в шаблон и теря­ет информативность. (18)Новаторство - не всегда в изобре­тении нового. (19)Новаторство - значимое отношение к традиции, одновременно восстановление памяти о ней и не­совпадение с нею.

(20)Цель поэзии, конечно, не «приемы», а познание ми­ра и общение между людьми, самопознание, самопострое­ние человеческой личности в процессе познания... (21)Поэтический текст - мощный и глубоко диалектиче-

ский механизм поиска истины, истолкования окружающе­го мира и ориентировки в нем. (22)В конечном итоге цель поэзии совпадает с целью культуры в целом. (23)Но эту цель поэзия реализует специфически, и понимание этой специфики невозможно, если игнорировать ее механизм, ее

внутреннюю структуру.

(Ю. Лотман)

Сочинение

Есть люди, которым понятнее простые, информативные тексты, без вычурности и запутанного сюжета. Но люди с богатым воображением и развитой фантазией не довольст­вуются примитивным искусством, им нужна высокая по­эзия, в которой им самим найдется место для сотворчества. Взгляды на искусство этих двух категорий абсолютно про­тивоположны, но именно из субъективного мнения форми­руется и общественное мнение.

Именно об этом говорит известный литературовед Ю. Лотман в данном тексте. Автор поднимает проблему ис­тинной поэзии, которая не должна быть и слишком простой, и чересчур вычурной. Ю. Лотман считает, что идеальная по­эзия - это та, в которой соблюдается баланс между «ожи­даемым» и «неожиданным».

Позиция автора мне понятна и близка, я разделяю мне­ние известного литературоведа. Действительно, в погоне за простотой и ясностью стиха иногда теряются волшебство, магия поэтического слова. И наоборот, если поэта влечет форма, а не содержание, «хорошей» поэзией такие стихи назвать трудно.

В тексте Ю. Лотмана упоминается фамилия А.А. Фета. Вместе с Ф.И. Тютчевым, А.Н. Майковым, Я.П. Полонским, А.К. Толстым его причисляли к идеологически консерва­тивному течению, которое было названо русской критикой 1950-х годов «чистым искусством». Оно воспринималось ре­волюционно настроенным обществом негативно, и этому

способствовало мнение Н.А. Некрасова и В.Г. Белинского. Но поэты этой группы были уверены, что поэзия должна быть выше преходящих идей, она должна говорить о веч­ных ценностях - о любви, о природе, о человеке, его душе, о Боге. И они оказались правы. Прошли революции, войны, социальные и природные катаклизмы, а поэзия Ф.И. Тют­чева, А.А. Фета не потеряла своей актуальности. Возьмем, к примеру, хотя бы знаменитое тютчевское:

Не то, что мните вы, природа... Не слепок, не бездушный лик - В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык...

Кстати сказать, Алексей Толстой, над которым посмеи­вались из-за того, что он игнорировал идеи социал-демократов, входил в группу литераторов, именовавших се­бя Козьмой Прутковым. А уж как коснулось его сатириче­ское перо чиновников и казнокрадов, знает каждый читаю­щий гражданин России!

В начале XX века «будетляне» сбросили «с парохода со­временности» Пушкина, Достоевского и стали писать стихи по-новому. В погоне за формой потерялась не только магия поэзии, но и вообще всякое содержание. Все помнят стихи экспериментатора в области словотворчества и «зауми» В. Хлебникова:

О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, Что смеянствуют смеяльно, О, засмейтесь усмеяльно!

Не хочется говорить о них, что это «плохие» стихи, но ничего для души в них нет. Наверное, поэтому очень скоро они стали всего лишь признаком исторической эпохи, а Пушкин и Достоевский вернулись к читателю. Д. Хармс, иронизируя, написал В. Хлебникову такое посвящение:

Ногу за ногу заложив, Велимир сидит. Он жив. Все.

Мне кажется, это самая яркая оценка футуристической поэзии. А вот В.В. Маяковский остается с нами без натяж­ки, потому что в своей лирике сумел найти баланс между необычной формой, продиктованной новым временем, и ста­рыми, как мир, истинами.

Быть настоящим поэтом - это значит иметь, как говорил М. Волошин, Божью искру и особый талант чувствовать, пе­реживать, видеть так, как и все остальные люди, но чуточку больше, чем они. Вот тогда поэзия будет «хорошей».

Вариант изложения 1.

Толстые и тонкие

Не успел Чичиков осмотреться, как губернатор тут же схватил его за руку и представил жене. Приезжий гость сказал какой-то вполне приличный комплимент для человека его возраста и чина. Здесь нужно отметить существенный аспект. Дело в том, что когда пары оттиснули всех к стене, минуты две Чичиков очень внимательно смотрел на танцующих. Многие дамы были одеты по моде, другие же оделись во что бог послал в губернский город. Мужчины здесь, как и везде, были двух типов: тонкие и толстые. Тонкие все увивавшиеся около дам; некоторых из них нельзя было отличить от столичных: волосы у них были зачесаны так же обдуманно и со вкусом, они так же небрежно подседали к дамам, так же разговаривали по-французски. Другой род мужчин составляли толстые, как Чичиков. Эти косились и пялились на дам, крутя головой по сторонам, не расставлял ли где-нибудь губернаторский слуга столы для виста. Лица у них были полные и круглые, кто-то был рябоват, у кого-то были бородавки, волосы у них были низко подстрижены или гладко прилизаны. Это были почетные чиновники в городе. Увы, толстые могут лучше обставить свои дела, нежели тонкие. Тоненькие чаще служат по особым поручениям или лишь числятся. Их существование легко и ненадежно. Толстые никогда не занимают косвенных мест, а лишь прямые. Они уж если сядут где-то, то так надежно и крепко, что скорее место затрещит и прогнется, а они уж не слетят Пускай фрак на них не так ловко скроеʜ, как ʜа тоʜеʜьких, зато в шкатулках у ʜих благодать. У тоʜеʜького в три года ʜе остаʜется ʜи одʜой души, ʜе заложеʜʜой в ломбард, а у толстого, глядь — и дом появился ʜа окраиʜе города, записаʜʜый ʜа имя жеʜы, потом и деревеʜька близ города, а потом уж и село со всеми угодьями. И вот толстый, послуживши Богу и царю, получивши всеобщее уважеʜие, оставляет службу и стаʜовится помещиком, русским барином и живет хорошо и спокойно. А потом тоненькие наследники спускают, по обычаю, все отцовское добро. Нельзя утаить, что примерно такие мысли занимали Чичикова, когда он рассматривал общество. Следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил всё знакомые лица.
Почему, с Вашей точки зрения, Чичиков присоединился к «толстым»?
Чичиков присоединился к «толстым» потому, что и сам к ним относился. По внешности он напоминал «толстого», ведь сам автор, рассказывая нам о «толстых», говорит, что они «как Чичиков».
Чичиков такой же предприимчивый, как и все «толстые». Его цель в жизни — нажить состояние.
Чичиков присоединился к «толстым» еще и потому, что они моги помочь ему в его афере. Им двигал расчет и желание выгодно провернуть сделку. Наконец, именно среди «толстых» герой встретил «почти всё знакомые лица».

Вариант изложения 2.

Толстые и тонкие - изложение

Не успел Чичиков оглядеться, как губернатор познакомил его со своей женой. Приезжий гость не уронил себя и сказал какой-то весьма приличный комплимент. Когда пары оттиснули всех к стене, Чичиков начал внимательно рассматривать здешнее общество. Некоторые дамы были одеты по моде, а другие же одели то, что бог послал в губернский городок. Мужчины, как и везде, были двух типов: тонкие и толстые. Тонкие все кружились вокруг дам; некоторые из них ни манерами, ни внешностью не отличались от петербуржских. Толстые, такие, как Чичиков, не танцевали, косились на дам и осматривались по сторонам, не расставляли ли где столы для виста. Это были почетные чиновники в городе. Увы, толстые умеют лучше обделывать свои дела, нежели тоненькие. Тоненькие обычно служат по особым поручениям или числятся. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, лишь прямые. Ежели они где сядут, так скорее место под ними затрещит или угнется, чем они с ʜего слетят. Пускай фрак ʜа ʜих сидит ʜе так ладʜо, как ʜа тоʜеʜьких, зато в шкатулках у ʜих благодать. У тоʜеʜького за три года ʜи одʜой ʜезаложеʜʜой в ломбарде души ʜе остаʜется, а толстый, глядишь, домик, записаʜʜый ʜа имя жеʜы, прикупил, потом деревеʜьку приобрёл, а затем и село со всеми угодьями. Послуживши Богу и царю и получивши всеобщее уважеʜие, стаʜовится толстый помещиком и живет очень хорошо. А после него тоненькие наследнички по русскому обычаю опять все промотают. Об этом думал Чичиков, разглядывая общество. Вскоре он присоединился к толстым, где встретил знакомые всё лица.
В чем особенности сравнительной характеристики «толстых» и «тонких»?
Особенность сравнительной характеристики «толстых» и «тонких» заключается в том, что Н. В. Гоголь сравнивает все аспекты жизни разных лагерей общества. Они разнятся во всем: во внешности, в обращении с женщинами, в занимаемых должностях и отношении к карьере, в будущем, которое их ждет. Автор показывает, что «толстые» и «тонкие» во всем друг другу противопоставлены.
«Тонкие» и «толстые» показаны нам через призму размышлений Чичикова, что характеризует и самого главного героя: он внимателен и уже давно понял, как устроено современное ему общество, и чтобы выжить, надо быть с теми, кто богаче и влиятельнее.

Вариант изложения 3.

Толстые и тонкие - изложение по тексту Гоголя "Мёртвые души"

Чичиков даже не успел осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый. Когда установившиеся пары танцующих притиснули всех к стене, он, заложивши руки назад, глядел на них минуты две очень внимательно. Многие дамы были хорошо одеты и по моде, другие оделись во что бог послал в губернский город. Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а всё прям где, и уж если и сядут, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнетен под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши Богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица. (Н. В. Гоголь. Мертвые души)

Озаглавьте фрагмент из I главы, поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» и перескажите его подробно.
Как Вы думаете: «Почему, по вашему мнению, Чичиков присоединился к «толстым»?»
Озаглавьте фрагмент из I главы поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» и перескажите его сжато.
Как Вы думаете: «В чем особенности сравнительной характеристики «толстых» и «тонких»?»

«Мужчины с 23 февраля» - Праздник 23 февраля. 23 февраля. Для Вас вся наша красота, В любовь мы не теряем веры. Есть день прекрасный в феврале, Когда мужчин мы поздравляем. Для Вас помада на губах, Мы волосы завивкой губим. Если ты стоишь в строю, Помни Родину свою, Помни: сын ты и солдат. На тебя всегда глядят Наши зоркие глаза, Наши добрые сердца.

«Интерференция двух волн» - Интерференция механических волн звука. Интерференция механических волн на воде. Радиотелескоп-интерферометр, расположенный в Нью-Мексико, США. Причина? Устойчивая интерференционная картина наблюдается при условии когерентности налагающихся волн. Интерференция света. Бритва удерживается на воде поверхностным натяжением нефтяной пленки.

«Кладовая солнца урок» - Можно ли сказать, на чьей стороне автор? Каждый выбирает и готовится по 1-му вопросу. Как война вторглась в жизнь детей. Как автор относится к происходящему? Любовь. Обучение в сотрудничестве (работа в малых группах. Как жили дети после смерти родителей? Оценка ставится одна всей группе. Михаил Михайлович Пришвин Сказка-быль «Кладовая солнца».

«Два капитана Каверин» - Саня и катя. Мария» из Петербурга во Владивосток. Образ капитана Ивана Львовича Татаринова напоминает о нескольких исторических аналогиях. Но лактометр взрывается. Содержание романа. Семья капитана переехала к Николаю Антоновичу. Отец умирает в тюрьме. Саня наконец узнает от Кати историю капитана Татаринова.

«Неизвестный цветок» - Благоухание-. Подготовить письменный отзыв на рассказ А. Платонова («Корова», «Цветок на земле»). Проиллюстрировать сказку-быль «Неизвестный цветок». Домашнее задание: Пересказать события сказки от имени цветка. Аромат, приятный запах. Андрей Платонович Платонов. Написать сочинение-размышление «Чему научила меня сказка-быль А. Платонова».

«Линейное уравнение с двумя переменными» - Приведите примеры. -Какое уравнение с двумя переменными называется линейным? Алгоритм доказательства, что данная пара чисел является решением уравнения: Линейное уравнение с двумя переменными. Равенство, содержащее две переменные, называется уравнением с двумя переменными. -Что называется уравнением с двумя переменными?

В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой. Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо. Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему Богом покой. Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленную комодом, где устроивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего. Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою. Пока приезжий господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не в первый раз в дороге. Чемодан внесли кучер Селифан, низенький человек в тулупчике, и лакей Петрушка, малый лет тридцати, в просторном подержанном сюртуке, как видно с барского плеча, малый немного суровый на взгляд, с очень крупными губами и носом. Вслед за чемоданом внесен был небольшой ларчик красного дерева с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая в синюю бумагу жареная курица. Когда все это было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка стал устраиваться в маленькой передней, очень темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе с нею какой-то свой собственный запах, который был сообщен и принесенному вслед за тем мешку с разным лакейским туалетом. В этой конурке он приладил к стене узенькую трехногую кровать, накрыв ее небольшим подобием тюфяка, убитым и плоским, как блин, и, может быть, так же замаслившимся, как блин, который удалось ему вытребовать у хозяина гостиницы. Покамест слуги управлялись и возились, господин отправился в общую залу. Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал. Подобная игра природы, впрочем, случается на разных исторических картинах, неизвестно в какое время, откуда и кем привезенных к нам в Россию, иной раз даже нашими вельможами, любителями искусств, накупившими их в Италии по совету везших их курьеров. Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым — наверное не могу сказать, кто делает, Бог их знает, я никогда не носил таких косынок. Размотавши косынку, господин велел подать себе обед. Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник». Как в просвещенной Европе, так и в просвещенной России есть теперь весьма много почтенных людей, которые без того не могут покушать в трактире, чтоб не поговорить с слугою, а иногда даже забавно пошутить над ним. Впрочем, приезжий делал не всё пустые вопросы; он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство. В приемах своих господин имел что-то солидное и высмаркивался чрезвычайно громко. Неизвестно, как он это делал, но только нос его звучал, как труба. Это, по-видимому, совершенно невинное достоинство приобрело, однако ж, ему много уважения со стороны трактирного слуги, так что он всякий раз, когда слышал этот звук, встряхивал волосами, выпрямливался почтительнее и, нагнувши с вышины свою голову, спрашивал: не нужно ли чего? После обеда господин выкушал чашку кофею и сел на диван, подложивши себе за спину подушку, которую в русских трактирах вместо эластической шерсти набивают чем-то чрезвычайно похожим на кирпич и булыжник. Тут начал он зевать и приказал отвести себя в свой нумер, где, прилегши, заснул два часа. Отдохнувши, он написал на лоскутке бумажки, по просьбе трактирного слуги, чин, имя и фамилию для сообщения куда следует, в полицию. На бумажке половой, спускаясь с лестницы, прочитал по складам следующее: «Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям». Когда половой все еще разбирал по складам записку, сам Павел Иванович Чичиков отправился посмотреть город, которым был, как казалось, удовлетворен, ибо нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных. Домы были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень красивым, по мнению губернских архитекторов. Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости. Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»; где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках, в какие одеваются у нас на театрах гости, входящие в последнем акте на сцену. Игроки были изображены с прицелившимися киями, несколько вывороченными назад руками и косыми ногами, только что сделавшими на воздухе антраша. Под всем этим было написано: «И вот заведение». Кое-где просто на улице стояли столы с орехами, мылом и пряниками, похожими на мыло; где харчевня с нарисованною толстою рыбою и воткнутою в нее вилкою. Чаще же всего заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконическою надписью: «Питейный дом». Мостовая везде была плоховата. Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпорками внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику». Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою. Накушавшись чаю, он уселся перед столом, велел подать себе свечу, вынул из кармана афишу, поднес ее к свече и стал читать, прищуря немного правый глаз. Впрочем, замечательного немного было в афишке: давалась драма г. Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же он прочел их всех, добрался даже до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет ли и там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось. День, кажется, был заключен порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей и крепким сном во всю насосную завертку, как выражаются в иных местах обширного русского государства. Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам. Был с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову был ни толст, ни тонок собой, имел на шее Анну, и поговаривали даже, что был представлен к звезде; впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю. Потом отправился к вице-губернатору, потом был у прокурора, у председателя палаты, у полицеймейстера, у откупщика, у начальника над казенными фабриками... жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников. В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы. Полицеймейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников; а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал даже ошибкою два раза: «ваше превосходительство», что очень им понравилось. Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю. О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам. Вот все, что узнали в городе об этом новом лице, которое очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке. Приготовление к этой вечеринке заняло с лишком два часа времени, и здесь в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано. После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с плеча трактирного слуги полотенце, вытер им со всех сторон полное свое лицо, начав из-за ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги. Потом надел перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного цвета с искрой. Таким образом одевшись, покатился он в собственном экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон. Впрочем, губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляска с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали — словом, всё как нужно. Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом. Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами. Насыщенные богатым летом, и без того на всяком шагу расставляющим лакомые блюда, они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами. Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый. Когда установившиеся пары танцующих притиснули всех к стене, он, заложивши руки назад, глядел на них минуты две очень внимательно. Многие дамы были хорошо одеты и по моде, другие оделись во что Бог послал в губернский город. Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а всё прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать Божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши Богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности. Тут же познакомился он с весьма обходительным и учтивым помещиком Маниловым и несколько неуклюжим на взгляд Собакевичем, который с первого раза ему наступил на ногу, сказавши: «Прошу прощения». Тут же ему всунули карту на вист, которую он принял с таким же вежливым поклоном. Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию, покрыл нижнею губою верхнюю и сохранил такое положение во все время игры. Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была дама: «Пошла, старая попадья!», если же король: «Пошел, тамбовский мужик!» А председатель приговаривал: «А я его по усам! А я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух! пичура!» и даже просто: «пичук!» — названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе. По окончании игры спорили, как водится, довольно громко. Приезжий наш гость также спорил, но как-то чрезвычайно искусно, так что все видели, что он спорил, а между тем приятно спорил. Никогда он не говорил: «вы пошли», но: «вы изволили пойти», «я имел честь покрыть вашу двойку» и тому подобное. Чтобы еще более согласить в чем-нибудь своих противников, он всякий раз подносил им всем свою серебряную с финифтью табакерку, на дне которой заметили две фиалки, положенные туда для запаха. Внимание приезжего особенно заняли помещики Манилов и Собакевич, о которых было упомянуто выше. Он тотчас же осведомился о них, отозвавши тут же несколько в сторону председателя и почтмейстера. Несколько вопросов, им сделанных, показали в госте не только любознательность, но и основательность; ибо прежде всего расспросил он, сколько у каждого из них душ крестьян и в каком положении находятся их имения, а потом уже осведомился, как имя и отчество. В немного времени он совершенно успел очаровать их. Помещик Манилов, еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар, и щуривший их всякий раз, когда смеялся, был от него без памяти. Он очень долго жал ему руку и просил убедительно сделать ему честь своим приездом в деревню, к которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы. На что Чичиков с весьма вежливым наклонением головы и искренним пожатием руки отвечал, что он не только с большою охотою готов это исполнить, но даже почтет за священнейший долг. Собакевич тоже сказал несколько лаконически: «И ко мне прошу», — шаркнувши ногою, обутою в сапог такого исполинского размера, которому вряд ли где можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси начинают выводиться богатыри. На другой день Чичиков отправился на обед и вечер к полицеймейстеру, где с трех часов после обеда засели в вист и играли до двух часов ночи. Там, между прочим, он познакомился с помещиком Ноздревым, человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал говорить «ты». С полицеймейстером и прокурором Ноздрев тоже был на «ты» и обращался по-дружески; но, когда сели играть в большую игру, полицеймейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, с которой он ходил. На другой день Чичиков провел вечер у председателя палаты, который принимал гостей своих в халате, несколько замасленном, и в том числе двух каких-то дам. Потом был на вечере у вице-губернатора, на большом обеде у откупщика, на небольшом обеде у прокурора, который, впрочем, стоил большого; на закуске после обедни, данной городским главою, которая тоже стоила обеда. Словом, ни одного часа не приходилось ему оставаться дома, и в гостиницу приезжал он с тем только, чтобы заснуть. Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор — что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты — что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер — что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера — что он любезнейший и обходительнейший человек. Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою. Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и предприятие, или, как говорят в провинциях, пассаж, о котором читатель скоро узнает, не привело в совершенное недоумение почти всего города.